Страницы Миллбурнского клуба, 5 - Страница 59

дружить, Вера иногда оставалась ночевать, хотя тут приходилось уламывать, какни одну женщину в своей жизни он не уламывал никогда: ночевать у него онаненавидела, утверждая, что потом целый день не может избавиться от запахаподвала, но охотно забегала по дороге из студии, удивляясь, что ремонт никудане движется. Так она и вселилась, чтоб не бегать туда-сюда за вещами, недразнить гусей поздними вылазками, но в постель они легли много позже – Верабоялась контактов с собственным, давно позабытым телом еще больше, чем бояласьБоба.

В серых предрассветных сумерках онпроснулся, подбежал к окну и нетерпеливо крикнул в книжку: «Ты мне веришь?». «Ятебе верю, – сонно отозвалась она с постели. – Зачем ты вскочил?» «Доступзакрыт», – механически проговорила книжка, и он застыл у окна, как громомпораженный. Еще ни одна отвергнутая книжкой попытка не вызвала у него такогоразочарования. Господи, какие надежды возлагал он на эту ночь! Только заднимчислом, глядя на томную, пряную массу Веры, раскинувшуюся в его постели ивызывающую одно желание – сделаться гомосексуалистом, – он понял, что,совершенно противоположное по направлению, его чувство к Вере по размерамставки было сродни настоящей любви. У Веры не хватало одной груди.

Он подавил искушение немедленно ее выгнать.Что ж, строительства требовало и это. После той ночи Вера вздумала относиться кнему по-матерински: она кормила его, следила за его гардеробом, напоминала одомашних делах. Казалось, она совершенно забыла и о ремонте, и о том, за когоприняла его сгоряча, смирилась с его нищенскими привычками, скребла и мылаквартиру и всеми средствами и способами избегала секса, как инцеста. Однако онбыл непреклонен – два раза в неделю, иначе нелепое сожительство теряло смысл.

Они пригласили к себе старых друзей. Всенапрасно. Вера боролась с квартирой, перевезла от себя часть мебели, он юлил ишел на компромиссы – кое-что разрешал, чтобы в нужный момент воспротивитьсядвуспальной кровати, его угнетало нашествие мягкой мебели, непоправиморазрушавшей оригинальную акустику. Она грустно качала головой, все чащевтягивая его в старческие разговоры о том, что с возрастом следует менять образжизни: что молодому хорошо, то нам с тобой ... нехорошо, надо уметь меняться,нельзя же всю жизнь жить с вывернутой шеей, почему мы никогда не сходим втеатр, почему не купим видео, как все люди...

– Но у нас же тогда не было видео, иничего, как-то жили, – упрямо говорил он, а она вздыхала и начинала по новой:что тогда – это тогда, а теперь – это теперь, что она никогда так не ощущаласвоего одиночества, как живя с ним.

И в один прекрасный день она все-такипритащила не видео, так телевизор, распорядившись внесшим мужикам поставить всвоей комнате, и вернувшись с работы, он устроил скандал – даже под угрозойразрыва он не мог допустить телевизор, между квартирами с телевизором иквартирами без телевизора пролегает не звуковая – экзистенциальная – пропасть.Он визжал и брызгал слюной, топал ногами, она жалко оправдывалась: «Но я же всвоей комнате! Ты что же, считаешь, что у меня здесь нет ничего своего?». Онтак пыхтел и топал ногами, что ей показалось, что сейчас у него будет инфаркт,и она испуганно добавила: «Я не буду тебе мешать. Я буду тихонько-тихонькосмотреть у себя в комнате». Это завело его еще больше, и размахивая пальцем унее перед носом, он принялся читать оскорбительные нотации, что заботится о ееблаге не меньше, чем о своем, не постеснявшись указать, что она прокакала всевозможности как скульптор, и все почему? – потому же. Потому что вместо труда имедитации... труда и медитации... «Я не подписывалась жить в монастыре, –прошептала она, – и никто не давал тебе права судить. Я ухожу». Остаток вечераон проплакал на оставшейся груди, она никуда не ушла и телевизор был вынесен.

Но с тех пор что-то изменилось. Услышавзнакомое слово «тогда», она не бросалась больше с умилительной детскойнаивностью доказывать, что у природы нет плохой погоды, и у них еще чуть ли неполжизни впереди, – она смотрела на него вполоборота, молча и нехорошоосклабившись. Что-то варилось у нее в голове. Бог с ней, он сократился доодного раза в неделю и даже реже, тут уже не до жиру, а только б ноги унести.

Однажды Вера вошла в его комнату, инапомнив ему, что он обещал прибить на двери в туалет щеколду, с присущим ейтеперь сарказмом отметила, что хорошо хоть квартира не коммунальная, какбывало.

– А вот я как раз думаю, – произнес он, находу подхватывая идею, – что нам надо кого-нибудь подселить.

Тут она просто повалилась на постель изавыла – в целом беззвучно, но с отдельными прорывающимися нотами.

– Потому что тогда кроме нас в квартирежили еще и другие люди, – уточнил он свою мысль.

– Что ты знаешь о других людях?! – злосказала она с постели (в голосе не осталось ни слезинки). – Где вы все были,когда Додик куролесил в белой горячке? А? Я тебя спрашиваю! Я одна осталась сневменяемым Додиком на руках, я да еще та девка, не помню, как ее звали... Онавезла его в диспансер, а он топал на нее ногами и кричал: «Сатана, изыди» ... Хватит.Я ухожу.

Он не обратил внимания. Подобные сценыстали нередки и не новы. А вот именно, не позвать ли Додика? Все-таки лучше,чем совсем посторонний человек. Обдумав все, он пришел к выводу, что с Додикомлегче всего сговориться, именно потому, что Додик – алкаш. Только спустянекоторое время он заметил, что она выложила на кровати лифчики (она постоянноносилась с лифчиками, покупая все новые и новые – по понятным причинам, ни одиниз них ее не устраивал) и рылась в книгах, нахально изымая из полки свои.