Страницы Миллбурнского клуба, 5 - Страница 56

решили: достаточно! хватит! – вынули его в один прекрасный день из подвала иотвезли к морю; но и у моря бедный сапожник продолжал видеть и слышать движениеног, а вы говорите – нет среды! Коллективный подряд: спешно обучив держать вруке карандаш, миллион обезьян посадили переписывать Библию, и каждый раз,когда лотерейный шар плюхается в лузу, обезьяна вздрагивает и смотрит врукопись, не совпал ли номер, – и в этом великом множестве соседей по перепискенету среды?!

Когда – невероятно! – но все ушли ... Нет,вот этот будет спать на твоем диване, да приди ж ты в себя! возьми постель! –он послушно взял, как Лазарь, несчастный зомби, шел, прижимая к груди,рассмотрел – не постель, а шкурка тела, которую предстояло еще натянуть находу, как водолазный костюм, торопясь, стесняясь, не попадая ногой в штанину,но по свистку последней молнии (о боже! сколько же их здесь!) стоит навытяжку,живой и собранный, готовый к погружению, а за спиной, в тумане, выпавшем, какпот, растворяется дом ассирийца Бори. Хорошо бы получить поручение, ни к чемуне обязывающее – подмести, перемыть посуду, – хотел дописать дочерей видентичных цветастых платьях и золотых сережках, ассирийские матрешки от сорокадо двух лет, но, видимо, до другого раза – тот, на диване, хотел общаться, иэто еще при том, что я не успел докупить водки.

Хорошо же! Слушай! Был одинполитзаключенный – кажется, китаец – пианист, и вот однажды о нем вспомнили изатребовали на международный конкурс, скорее в политическую пику, чем помузыкальным каким-нибудь причинам. Пианиста приходилось предъявить, и вот,спустя годы, его вывели из камеры и повезли на конкурс. По всем расчетам ондолжен был ударить в грязь лицом, мордой о клавиши: столько лет лишенныйинструмента, он должен был предстать перед музыкальной общественностью во всейсвоей красе – плохой гражданин и плохой пианист. Было б о чем хлопотать. Всящекотливая ситуация могла еще обернуться поучительно: обратите внимание,господа, сомнение и измена разъедают не только душу, они впиваются влучезапястный сустав и высасывают из него талант, как костный мозг. Однакокитаец сел к роялю и сыграл. Оказалось, что в тюрьме он добыл доску и ежедневноупражнялся на воображаемых клавишах. Со временем эта доска должна быластесаться в полированную щепку, которую можно носить в кармане. Понимаешь ли,как здорово – всегда иметь инструмент при себе?! Теперь было безопасно обращатьк гостю любые, самые патетические вопросы – пьяный додик давно заснул надиване, на моем диване, выговоренном вместо супружеского, двуспального ложа за то,что я храплю. Маленькие победы! Вот этот диван (продуктивней всего я пишу восне) или то, что, выползши из туннеля и будучи призван к ответу, я нерастеряюсь, а встану на задние лапы и станцую собачий вальс. Ты скажешь, фигня,но мне достаточно – тоже музыка.

– Ты спать сегодня собираешься?

– Я еще чуть-чуть посижу.

И ушел на кухню. Закурил сигарету.Припомнил, на чем остановился. Боб вернулся. Первым делом получил у адвокатасвою записную книжку, ту самую. В свое время он тщательно выбрал электронику, наиболеечувствительную к тембру голоса, чтобы эта книжка никогда, ни при какихобстоятельствах, ни при каких совпадениях, не открылась на пароль,произнесенный не его голосом. Да и пароля, кроме него, не знал никто. Адвокатсмотрел на него с ужасом и сочувствием, как на собственное порождение, нооправдывал себя тем, что он сам не мог тогда предвидеть, насколько мелкой ижалкой, не вызвавшей самого ничтожного любопытства, окажется эта история, и,следовательно, в столь радикальной высылке Боба не будет нужды. Он искреннепытался Боба разыскать и вызвать назад, но Боб выполнял договор не просточестно, а фанатично, благодаря чему разыскать его не удалось. Поэтому сейчасадвокату было не по себе. Но чем больше он вглядывался в этого худого, желчногостарика с кожей, обтягивающей череп, как барабан (а Боб ничего не замечал,увлеченный книжкой), тем меньше видел в нем хрупкого, фарфорового авантюриста сантичным телом мальчика, вынимающего занозу, и с горящими, глубоко посаженнымиглазами другого мальчика, изгрызаемого лисенком, так что, в конце концов,перестал винить себя в чем бы то ни было. Пусть порождение, но с тех пор этопорождение совершенно самостоятельно передвигалось по свету, и чем бы оно низанималось все эти годы – резало проезжающих на большой дороге или служилобиблиотекарем в сельской библиотеке, – ему самому теперь платить по счетам этихподвигов, к которым он, адвокат, уже не имеет ни малейшего отношения. Так чтопопрощался он довольно холодно – что Боб, действительно ожесточившийся вскитаниях, приписал его нежеланию расставаться с деньгами. Денег этих адвокатне увидел бы как своих ушей, даже если бы Боб пропал навсегда, – таковы былиусловия контракта и технические предосторожности, принятые Бобом, – но не можетбыть, чтобы все эти годы адвокат не надеялся на сумасшедшую, не поддающуюсяникаким предосторожностям удачу.

Казалось глупым, уже столько вытерпев,сейчас же сесть на скамейку в сквере, произнести: «Ты мне веришь?» и открытькнижку. Это было неромантично, небезопасно, несподручно, но необходимо. Потомучто он сразу, с вокзала, отправился к адвокату, он не ел, не пил, незадумывался о жилье, и способ решения этих проблем заключался теперь в книжке,которую он убрал во внутренний карман пиджака. Еще глупее было бы бежатькуда-то и временно, на скорую руку, есть, пить, спать, искать какой-то угол,где он сможет надежно проделать то, что можно проделать и сейчас, сидя наскамейке в сквере, – и сразу же есть, пить и спать набело. Как белый человек.