Страницы Миллбурнского клуба, 5 - Страница 54

книжке, то как Боб откроет ее на следующий день, чтобы третье лицо внесло туданомер банковского счета? Проблема решения не имела. Самое обидное: имеларешение, но где-то в тех областях, где я могу сесть и заткнуть уши, –непозволительная роскошь. Так что лучше смирюсь, пусть останется проблема, неимеющая решения, ты лучше следи за собой – клади все на место и имей терпение.На что он, в конце концов, жалуется? Стыдно капризничать, как первокласснику науроке труда: не хочу стежки, хочу платье! Не хочу галочки, хочу скворечник!Надо же набивать руку. Как там говорилось? Чтобы создавать произведенияискусства, надо уметь это делать.

А тут еще Боб вернулся и позвал всех вгости. Как это будет? Бобсик, старый, желтый, больной, откопал на какой-топомойке Веру (Вера, – говорил Леха, – нужна нам для игры). Она лежит у него наплечах, как драная горжетка, и мурлычет от удовольствия. Боб ничего не видит,не замечает: потянул в рассеянности за хвост – ба! Вера! – стряхнул пыль,пудру, клопиный порошок, накинул, так и пошел (о чем он теперь думает? тогда,помнится, изобретал схемы, как денег наворовать). Дома, глядь – что за дрянь?ну ладно, пусть лежит. Она, кажется, и живет у него. Страшно подумать, онвернулся и снял ту же квартиру. Чуть не спросил: «Ну как, наворовал?». Это былобы жестоко – достаточно одного взгляда вокруг. Боб тоже кое-чего не спросил,хотя примеривался; и не было бы Додика, ностальгировали бы о Додике как опокойнике, за отсутствием общих тем – как он нажирался и блевал, – этоблагодарная тема, легкая, но живописная. Но поскольку Додик там был – болеетого, нажрался и блевал, будто не было всех этих лет, – других общихвоспоминаний не оказалось. Да, не спросил... Неужели то, что он так и ненаписал ни строки, видно в его лице так же отчетливо, как нищета в квартире уБобсика?

Только Додик остался молодцом – нажрался иприставал к Вере, до ее наружности ему было не больше дела, чем если бы он былкошкой, которой Вера вынесла на лестницу остатки консервов. За столом шумелбольше всех, блевать же ушел тихо, без помпы – по тому только и догадались, какон долго сидел в ванной и под конец попросил «полотенчико»... А Леша просто непришел.

Мальчик из офиса стоял на перекрестке какштык. Обязательный мальчик. Даже странно. Впрочем... Могу попробовать так: часына руке у мальчика идут в другую сторону. Не стоят, не спешат, не отстают –просто идут в другую сторону. Понесет в починку, починки хватит до ближайшегоугла, а там все по-старому. Поначалу не верили, смеялись – посмотрев, разводилируками. Постепенно он так привык, что, глядя на нормальные часы, с ходу неможет сообразить, сколько времени. Ему надо представить их зеркальноеотражение. Но справляется прекрасно. Когда ему говорят: «Давай-ка мухой! Чтобне позже, чем через час!», неважно, в какую сторону движутся стрелки, – черезполный оборот он стоит в назначенном месте. Но вот беда: этим пользуются, чтобего кинуть. Говорят: за тобой заходили, тебя не было, это ты, наверное, посвоим часам был дома в девять. И круче: как это ты берешь по двадцать, когдавчера в семь договаривались по двадцать пять? Смеются в лицо. Дошло до того,что из всех своих сожителей он единственный платит за квартиру, потому чтопоследнее число месяца наступает у него одного (не Костя же будет за нее, заэту квартиру, платить!). Иногда всерьез задумывается, не сменить ли тайком отвсех часы, представляя себе их рожи, когда в ответ на очередное кидалово сунетим под нос циферблат – такой же, как у всех. Но и страшновато: сможет липриспособиться?

Забирая бумаги, благодарил с особойсердечностью – жалел.

И уже на последнем перегоне домой писал зарулем Лешин текст: вообрази, мне нельзя – ведь обернувшись, превращу все это вкамень, в соляной столб. Я теперь хожу только по прямой: по проспектам, пошоссе, когда на даче – то по бетонке. Если б он хотел, чтоб я к нему приехал,снял бы квартиру в другом районе. Переулки иносказаний больше не для меня,причем забочусь не о себе, а о них. Глухая стена, слепое оконце, одноногоедерево, парализованные качели – я слишком долго прожил среди этого сбродагородских оборотней, подвижных, как ударение в русском языке. А ну как возьму иобернусь? И каждый навеки замрет тем, чем промышляет при лунном свете?Привыкли, избаловались – там стена прошмыгнет кошкой, тут проходной дворразомкнет уста, и мусорный бак вывозить не надо, само разбредется по свету напоиски состояния. А возьму и всех заморожу! Ни пройти, ни проехать, сам жеБобсик горько пожалеет, когда пойдет позвонить на угол, – вернется дня черезтри, и на месте, где у него была арка, упрется в глухую стену (слепое оконце,одноногое дерево, парализованные качели). Я это чувство отлично знаю, сам тамбыл – а у меня, между прочим, внутри оставалась любимая женщина и массапроектов, причем я уже серьезно продвинулся. И все пропало. Так что сампонимаешь. Взглядом могу вырубать леса. Вырубать леса и обкрадывать люльки –там у Бобсика не ремонт? А то, представляешь, придут с утра маляры – ни лесов,ни краски...

Оставалось признать, что Леша кругом прав.Начиная с того, что Бобсик снял старую квартиру и разыскал старую Веру (чего онхочет? что пытается повторить? даже жаль, что Леха играет в благородство – надобыло прийти и все разрушить), и кончая тем, что времени жизни осталось в лучшемслучае на самый прямой путь из пункта А в пункт Б, и нельзя, оторвавшись отповествования, гнаться за каждой Метафорой, польстившись на смазливое личико:«Девушка-девушка, можно я вас провожу?». А у нее дома грязь, нищета и брат –алкоголик. Ну и что? Ничего, привык, втянулся. С шурином в отличных отношениях.