Страницы Миллбурнского клуба, 5 - Страница 37

затих. Временно удалился со сцены. В дальнейшем он напоминал о себе запахами ивсхрапыванием.

Двое других попутчиков заняли свое законноеместо напротив меня у окна. Недоросли, парень и девушка лет 20 – 22, –студенты-магистранты из Перми. Миловидные, с серьгами и пирсингами, аккуратноприкинутые молодые люди. Ее он называл Тася, его имя осталось неизвестным.

Раздразненные Мюллером, и они закусили.Причем в их меню тоже была селедка – точнее, копченая скумбрия, запах которой,соединившись с запахом каспийской сестры и прочими, создал в купенепередаваемую атмосферу богатого сельпо.

Вскоре парень расчехлил гитару, попросил разрешенияпобренчать. Селедка плюс завывания под гитару – было ясно, что праздникиспорчен.

Пел он дискантом, но варьируя ритм, то естьс чувством. Девушка Тася пела в унисон, сама себе меленько дирижируя сжатымкулачком. Оба они манерничали, как певцы в телевизоре: взгляд направо – бровидомиком – повели плечами …

Они исполнили «Бьется в тесной печуркеогонь», «Соловьи, соловьи, не тревожьте солдат» и все в том жевоенно-лирическом духе. Ни про геологов-альпинистов, ни про любовь, аисключительно про войну, про березки и Россию.

За окном тянулся пасмурный день заснеженнойВладимиро-Суздальской земли. Мелькали переезды, перелески, редкие дымы деревеньи домики дачных поселков без признаков жизни. Наплывали и уносилисьстаросоветские фабричные городки, холодные трубы, кирпичные цеха с выбитымиокнами.

Но в нашем купе сияло солнце в зените,молодые голоса звенели ямбами: «Победы негасимый свет / Сияет над мой страной,/ трата-тата преграды нет, / трата-та-тата шар земной». И наконец, «Гляжу в озерасиние, /В полях ромашки рву, /Зову тебя Россиею, /Единственной зову».

То ли под действием мочегонной рифмы«ссиние–ссиею», то ли оттого, что залóм взбунтовал, папаша Мюллер вдругзавозился у меня над головой. Сорвался вниз, и не обуваясь, покинул зал, издаваякишечные запахи и звуки.

Концерт оборвался атональным аккордом.

Проветривая купе, в коридоре, япоинтересовался у ребят, отчего их репертуар какой-то уж очень несовременный.Парень объяснил, что они готовятся к институтскому концерту. Репертуар, утвержденныйк празднованию 9 Мая.

Девушка Тася коротенькими фразами свывертами выразила намерение решительно обновить репертуар:

– А мы хотим взять пошире. Ну, типа,репертуар. Ну, там, Высоцкого, Окуджаву.

Тут я ощутил себя миссионером среди дикарейи ринулся к ним в джунгли с проповедью.

Я посоветовал выкинуть из репертуара вещи сжуравлями, соловьями и березками. Отобрать только те, в которых есть люди и нетникакой природы. Например, «Враги сожгли родную хату».

Почему? А потому, что у нас погибло двадцатьшесть миллионов солдат. Убиты или умерли от ран. Без романтики и без поэзии,без соловьев. Сгинули со света без следа.

Они удивились: неужели 26? Как так 26? –Да, именно 26, а то и больше. В их числе мой отец. И кто-то из ваших семейнаверняка.

Оба кивнули.

– Появись ты на свет лет на 70 раньше, –обращаюсь к парню, – ты бы до своего сегодняшнего возраста не дожил свероятностью 97 процентов. Сгинул бы без похоронки.

– А ты, Тася, как патриотка… ты ведьпатриотка, Тася? – она кивнула. – Допустим, ты, Тася, хочешь уйти на фронтдобровольцем. Но родители отговаривают тебя. Бабушка на коленях умоляетостаться. Какую судьбу ты выберешь?

Разумеется, она решает идти на фронт. Втаком случае, сказал я, Тасю ждет банно-прачечный отряд, то есть попросту солдатскийбордель. Или судьба связистки или санинструктора, что еще страшнее. А если,допустим, выберет она тыл, тогда ей суждено овдоветь и быть матерью-одиночкой.Это в лучшем случае, а в худшем…

Коротко говоря, обещавшее быть отдыхомвремяпровождение обернулось нервной проповедью и вообще черт знает чем.

– А хотите ли узнать настоящие окопныестихи? – предложил я, имея в виду страшный стих Иона Дегена. Рассказал им егоисторию и прочитал стих в том варианте, который остался в моей памяти спубликации Е. Евтушенко в «Огоньке» 1989 года:

«Мой товарищ, впредсмертной агонии

Не кричи, не зови друзей.

Дай-ка лучше погрею ладони я

В дымящейся крови твоей…»

И т.д.

Ребята попросили записать. Я вооружил Тасюбумагой, ручкой и продиктовал по-учительски: «Мой товарищ, в предсмертнойагонии… в предсмертной агонии… агонии». Тася старательно записывала: «Впрет-смертной огонии…пагрею ладония».

Под конец я предложил проверитьправописание. Парень пробежал листок глазами: «Не надо, все нормально», сложилвчетверо и сунул в карман джинсов.

В этом клоунском обличье кровавоестихотворение, записанное детским почерком девушки, без пяти минут магистранаук, и ушло в молодежь: «В прет-смертной огонии…пагрею ладония».

Под всхрапывания со второй полки мыобсудили, что да как. Согласились, что они горды победой, но не знают ее цену.Что фронтовые сто грамм и передышки между боями в цветущих яблоневых садах –это мифы. Нет в их видении войны ни фрицев, ни рек крови, ни малограмотныхгенералов, ни расстрельных команд.

Я было принялся разворачивать перед нимипейзаж войны, заваленный трупами, по которому бродят потерянные сироты и вдовы.Высматривают врага бдительные особисты. Тянутся шпалеры заградотрядов спулеметами. Под патефоны куражатся мясники-генералы с веселыми женщинами. А загоризонтом – миллионы пленных.

Ребята задавали малопочтенные вопросы,вроде такого: а правда ли, что у Жукова была отдельная жена в каждой армии?

Тут засвербела во мне вот какая мысль: ониничего не знают, и за это придется платить.