Страницы Миллбурнского клуба, 5 - Страница 21

крайним холмом вниз по глинистому откосу гурьбой посыпались русские солдаты. Японял, что позиции потеряны. Сейчас пруссаки прорвутся с тыла, и начнетсярезня. «Конец. Бежать некуда. И к тому же я в русском мундире. Меня ничто неспасет», – еще мгновение назад я бы не поверил, что мне в голову может прийтитакая мысль.

Я даже не успел устыдиться. Не верьте тому,кто скажет вам о моральных соображениях, об угрызениях различного рода,испытанных во время битвы, – тогда царят совсем другие эмоции. Тут жезатараторили фузеи, и несколько человек неподалеку завертелись в предсмертнойагонии. Стало темно. Моя жизнь заканчивалась. Я ударил себя по вискам, чтобыпривести в чувство, – и вдруг очнулся. Время суток не поддавалось определению,но света чуть прибавилось, хотя солнце по-прежнему было скрыто покрываломартиллерийского пота и ружейной одышки. Русские линии стояли на месте – налицах солдат застыл какой-то жесткий оскал. Они тоже ни о чем не думали. Чутьвыше я увидел ощетинившиеся жерла русской батареи. Зачем-то я два разапересчитал пушки – справа налево и слева направо: ровно шесть. Расширенные дулавыглядели немного необычно, казенная часть почему-то была конической формы.Копошившиеся вокруг грязные русские артиллеристы заряжали их далеко не в одинприсест, суетливо, несуразно и бесконечно медленно. Неожиданно для себя яразвернулся и стремглав понесся вниз, к госпиталю. «Там же раненые, там жераненые», – твердил я на бегу, пытаясь убедить кого-то в правильности своегопоступка.

На мое отсутствие никто не обратилвнимания, да и продолжалось оно ничуть не более получаса. Или часа? Но за этовремя все успело измениться. Обливающиеся потом изможденные солдаты шли черезлазарет не разбирая дороги. Многие падали. Я приказал санитарам подхватыватьближайших, давать воды, осматривать и сразу же отпускать тех, кто не нуждался впомощи, – я знал, что мертвенная бледность отнюдь не всегда равняется потерекрови. Большинство были с колотыми ранами в руки, грудь, туловище. Как в туманепромелькнули несколько задетых лиц, развороченных челюстей, но я уже научилсямгновенно вычеркивать из памяти самые тяжелые увечья.

Все мои суставы функционировали помимоменя; автоматичность – лучший рецепт от безумия, имя которому война. Не жалеязубов, я рвал ими бинты и беспрерывно накладывал перевязки, особенно тем, укого были поражены конечности и кто потому мог надеяться на лучшее. Но кровьостанавливалась плохо – стояла ужасная жара. Два рослых гренадера один задругим умерли у меня на руках. Времени раздумывать не было, я скинул трупы всторону и продолжал отдавать команды, беспрерывно резать окровавленную одежду,вязать крестообразные узлы, снова рвать и резать. Краем уха я различал разрывы,шедшие с противоположной стороны, – вчера там был наш тыл, теперь обернувшийсяфронтом. «Похоже, мы окружены», – почему-то по-французски сказал я санитару,щекастому, но расторопному Алоизию. Он послушно кивнул и протянул мне ровныйлоскут сероватой ткани. Я обратил внимание, что перевязываемый солдат сострахом смотрит мне за спину, в направлении крайнего холма. Приказав себе необорачиваться, я закончил повязку, дернул головой в направлении санитаров, исделав вид, что ищу инструмент, бросил быстрый взгляд туда, откуда должна былаприйти моя смерть.

Прусские ряды двигались прямо на нас.Шеренги смешались совсем немного, и только из-за помех, которые доставляллучшей пехоте мира упрямый пересеченный ландшафт их же собственной страны.Мундиры солдат были на удивление опрятны, а сапоги начищены. «Почему такмедленно? – подумал я, и сразу же, без перерыва, – а их не так много, где жеостальные?» Снова забили барабаны, я не понял, чьи. Показалось, что в паузахровного маршевого дребезга я различил неожиданную тишину на наших центральныхпозициях. Неужели все кончено? Тогда почему неприятель продолжает атаку? Незнает, что мы уже капитулировали?

Противник ровными рядами шел мимо лазарета,не отвлекаясь на легкую добычу. К тому же наши повозки, носилки, весь этот добезобразия неправильно раскиданный госпитальный скарб мог легко сбить строговычерченный и оттого вдвойне убийственный боевой строй. Я вдруг забыл о разлитомвокруг меня кровавом озере и перевел взгляд наверх. Русские ряды в сердцеукреплений продолжали недвижно стоять. Раздался залп, еще и еще. Ответный.Противники как будто перебрасывались пригоршнями дробных звуков, имевших силуповергать людей наземь. Несколько пруссаков покатились вниз по склону, нопорядка это не нарушило. Русские отстреливались, но как-то неохотно, вразнобой.Им было не под силу задержать неизбежность, но почему-то они оставались наместе. Легкий ружейный дым быстро иссяк. Русские по-прежнему не двигались.Скоро их первая линия исчезла под накатом прусского моря.

Все застыли. Я понял, что не только я, но ивсе мои коллеги никогда не видели ничего подобного. Снова залп, ему опятьответила рассыпчатая трещотка русских выстрелов. Я внезапно осознал, что вокругменя скопилось десятка два раненых, но никто из них не требовал помощи. Все мысогласно глядели на гибель главных сил русской армии. Зачем-то я перевел взглядна склон крайнего холма – там никого не было. Где же основные силы пруссаков? –еще успел подумать я, когда сверху ударила артиллерия.

Залпы били густо и ровно, но не по нам и непо прусским линиям, все так же плотными рядами шедшим мимо нас к неминуемойпобеде. Я поймал себя на мысли, что могу определить местонахождение батарей инаправление стрельбы – она шла по всему поперечному фронту наших позиций.