Страницы Миллбурнского клуба, 5 - Страница 18

генералы то ли потеряли из виду наш корпус, то ли не считали его движениеособенно важным и, не заботясь о безопасности тылов, дали русской армии бой направом берегу реки, именуемой Одером, – я уже о ней упоминал. Эта воднаяпреграда, по мнению многих географов, служит естественной границей междуЗападной Европой и Восточной. Именно успех русских – а они отбили пруссаков зареку и даже захватили несколько пушек – обеспечил столь безболезненное для насокончание перехода с одного фронта на другой. К тому же нам повезло дважды:баталия случилась одновременно с заключительными стадиями нашего рейда,которые, как я позже понял, почитались командованием наиболее опасными. Исправедливо – прусская армия просто не успела перегруппироваться и перехватитькорпус на марше, когда мы были наиболее уязвимы. Не удалось противнику иобескровить основные силы наших союзников. Однако теперь, когда мы совокупнопредставляли немалую угрозу для бранденбургских земель, на нас неминуемо долженбыл двинуться сам король.

Таким образом, радость моих сослуживцевобъяснялась еще и тем, что обласкавшая нас удача куплена чужой кровью – скоро яузнал, что сражение было жарким и тяжелым, хотя и победным для русских. Такчасто бывает на войне – твоя личная фортуна означает смерть или увечьеближнего. Но пока что мы пребывали на седьмом небе, и от каждого костра неслисьздравицы русской императрице. Тем не менее главное было впереди, и никто несобирался наслаждаться прелестями большого купеческого города, называемогоФранкфурт, который объединенная армия заняла без проволочек, успев потешить своетщеславие во время церемониального выноса ключей на широком позолоченномподносе. Освященное древней традицией действо не без изящества провел дородныйбургомистр в отменно напудренном парике (легко же они сдаются, успел подуматья).

Через несколько дней мы выдвинулись наболее удобные позиции и вскоре оказались на склонах нескольких холмов,выстроившихся в почти правильную цепочку и примыкавших к правому берегу Одера.Город остался за рекой, совсем недалеко, говорили, что его даже видно с нашеголевого фланга. Человеческого жилья вокруг почти не было, не считая небольшойдеревеньки, вытянувшейся по берегу тонкого озерца где-то в тыловой низине.

Лагерь разбивали долго и не без суматохи, ещеболее усугубленной тем, что приходилось все действия согласовывать с русскими.Впрочем, большинство их офицеров на удивление сносно понимали немецкий и частофранцузский, поэтому меня то и дело командировали в разные стороны, требовали,просили, грозились, отчего я к вечеру совершенно валился с ног. А ведь нужнобыло привести в порядок свой собственный лазарет, ибо без работы он остаться немог. Наоборот, надвигалась гроза.

Король не только не был разбит, но, скореевсего, именно сейчас подкрадывался к нашим силам, дабы нанести противникурешительное поражение и окончательно склонить ход войны в свою пользу. Ивсе-таки никто из моих сослуживцев не думал о предстоящем бое, об опасности исмерти. К плохому легко привыкаешь, поэтому так радуешься, когда оно позабудетслучиться. К тому же мы по-прежнему испытывали подъем духа из-за столь успешновыполненного марш-броска, хотя нашему соединению удалось взять лишь первыйпромежуточный рубеж, и очевидно, что самый легкий. Не желавшие идти с нами –так ли они были несообразительны?

Через какое-то время начальник лазаретауговорил меня съездить в русский лагерь, встретиться с коллегами, но делатьэто, не уведомив командование, было нежелательно. Поэтому мой наставникотправился в штаб и на удивление легко получил разрешение. На следующий деньнам с вестовым передали пароль и инструкции. Мы привели в порядокобмундирование (мое прохудилось до неприличия), приказали распрячь из повозок иоседлать по уставной форме пару тягловых лошадей, приготовили подарки. Японимал, что у русских должна быть нехватка перевязочного материала, и поколебавшись,совершил изъятие казенной собственности из интендантской повозки. Совесть меня,если вправду, довольно-таки мучила. Они, небось, не разберутся, не поймут исразу по нашему отъезду все выбросят в мусор. «Но ведь это союзники», – непереставал я шептать почти вслух, словно оправдываясь перед кем-то.

В полевом госпитале русской армии насожидал главный военный лекарь Штокман – носатый, сухой, чисто, но не безпорезов выбритый человек с впавшими щеками и крупным кадыком – по-моему, изостзейских немцев. Вообще, среди врачей в стане войск петербуржской императрицылиц неевропейской народности почти не было. Поэтому наше общение шло довольнонепринужденно (ничуть не хуже, чем с русским офицерским корпусом), несмотря нато, что я с трудом разбирал путаную вереницу акцентов подданных ее величества.

Доктор Штокман, как и весь его госпиталь,произвел на меня странное, если не сказать двойственное, впечатление.Во-первых, сам лекарь был не очень-то похож на немца – нет, не внешне, а посвоему поведению. В нем не водилось ни капли чопорности, не было и, прошупрощения, никакой германской основательности. Честь он нам так и не отдал, хотябыл в мундире – впрочем, грязном и основательно изодранном. Подарки наши – ведьи мой начальник по секрету от меня кое-чем запасся – он быстро, одним взмахомкостлявых пальцев, спрятал, поблагодарив союзных коллег чуть не сквозь зубы.Без пояснений подвел нас к ближайшим палаткам, откуда доносились гулкие стоны,– тут мы поняли, что у русских много раненых. Зачем-то размахивал руками, трещасуставами, и то говорил без устали, то замолкал на полуслове и косо поглядывал